Фрагменты книги
Ольга Скорбященская
Борис Тищенко: Интервью robusta
Время — поразительная субстанция. Оно способно сгущаться и разрежаться. Описывать петли и круги, затягивая в свою трясину и погружая в бездны воспоминаний. Сколько раз уже употребляли эту метафору: музыка — способ восстановить отношения человека со временем. Или — способ вернуть утраченное время. Или — способ остановить его и сделать сверхплотным...
Балет «Ярославна» — одно из самых потрясающих сочинений русской музыки ХХ века — открывается темой, символизирующей ход времени. «Всматриваясь в бездонную глубь веков, человек погружается в темень истории. Кларнет, словно кукушка, дарует годы путнику».
Учитель К. Из статьи в буклете к диску «Ярославна» Б. И. Тищенко
……………………………………………………………..
Мы сидим с композитором Борисом Ивановичем Тищенко у него дома, в светлой, выходящей окнами на канал Грибоедова, квартире и беседуем, вспоминая прошлое... Вслед за своим собеседником, седым человеком с удивительно мягким голосом и пронзительными глазами, я погружаюсь в глубь времен, и передо мной оживают события — драматические и живые, забавные и трагические.
— Самое смешное, что композитором я твердо решил стать в семь лет, когда нот почти не знал! И до двенадцати лет я нот почти не знал. Просто нравилась мне музыка! Кто на меня повлиял больше всех? Конечно, моя мама, Зинаида Абрамовна. Благодаря ей я пришел в музыку. Мы жили в эвакуации в поселке Берды, в Оренбургской области. Впоследствии мы с мамой много музицировали — песни Шуберта, романсы Чайковского, мы с ней играли Вальс Вебера в четыре руки, а в эвакуации у нас дома все время звучало радио или патефон, а я, слушая, живя в этой музыке, проникался ею. Что тогда звучало? Песни военных лет — Соловьева-Седого, Блантера, Мокроусова. Изумительная музыка!
…………………………………………………………
— Потом, уже в Ленинграде, когда мы вернулись, я начал сочинять — по ошибке! Нам на уроке музыке сыграли пьесу Шумана «Дед Мороз» и сказали: «Напишите сочинение „Дед Мороз“!» Я не понял, что надо было литературное сочинение написать, и написал своего музыкального «Деда Мороза». Кое-как записал, показал учительнице музыки в школе свои «картошки» — ноты, она сыграла, и я восхитился: «Как красиво!» Я пел в школьном хоре на уроках пения, учительница обратила на меня внимание (наверное, смачно пел) — и посоветовала маме отвести меня учиться в музыкальную школу.
……………………………………………………………….
— Галина Ивановна [Уствольская] … была — сама жесткость, сила!
Все, что я до тех пор сочинял, оказалось детским лепетом. Она все, что я приносил, безжалостно громила. Я приносил ей какие-то пассажи в миноре с доминантами, а она безо всяких обиходов сказала: «Это — банально! Это — тривиально!» И так она меня два года била справа налево и слева направо! Потом я как-то, шутки ради, написал такой канончик, показал ей. Она взяла, взглянула, ни слова не сказала, взяла этот листок и поставила: «5»!
……………………………………………………….
Редко кто из современных композиторов может похвастаться такой причудливой судьбой, как Тищенко, — кажется, что он в своем развитии двигался скачками, играючи, шагал через ступени, перепрыгивая целые этапы в своем образовании. О таком типе развития гениально одаренной творческой личности пишет Томас Манн, называя его «блошиные скачки»:
Не знаю, поверит ли мне читатель, но только это самый активный, самый горделивый и, пожалуй, наиболее действенный способ познания — предвосхищение знания, рвущееся вперед через зияющие пустоты незнания. Как педагогу, мне, конечно, не следовало бы это говорить, но я успел убедиться, что юношество бесспорно предпочитает такой способ усвоения; пустоты же с течением времени сами собой заполняются (Манн Т. Доктор Фаустус // Собр. соч.: В 10 т. Т. 5. М., 1960. С. 77).
………………………………………………………..
— В консерватории все стало очень весело. Приняли меня с чистой пятеркой, но на первом же экзамене по специальности я получил чистую двойку! Но все это — традиции Галины Ивановны! Я, значит, следовал им, как стрела, выпущенная из лука, залетающая слишком далеко... Еще на третьем курсе она мне говорила: «Осторожней, Боря, а то нам даже параллельных кварт не разрешат писать».
…………………………………………………………..
— Он-то и научил меня сочинять как строить дом. Он говорил так: «Вот, ты начал сочинять, пошли фразки вверх, а вот здесь какой-то скачок, а зачем? он здесь еще рановат, пусть он будет вот здесь». И я дополнял это еще какими-то фразами. Потом достигал кульминации, а потом у меня все шло на спад. Вот так он меня учил логике горизонтали.
Это — самая главная логика композиции, и я овладел ею у Волошинова.
………………………………………………………….
О методе занятий Борис Иванович рассказывает охотно:
— Я не знаю, как преподают композицию в других учебных заведениях мира... У меня в классе занятия коллективные. Но это не я такой принцип придумал. Так и Дмитрий Дмитриевич занимался. И Салманов. Вообще в консерватории так принято преподавать во многих классах. Мы вначале от полутора до двух часов музицируем вместе, слушаем разнообразную музыку, а потом уже — индивидуальные занятия. И то: они остаются, слушают друг друга, и я прошу их вмешиваться, говорить, высказывать свои соображения.
…………………………………………………………..
— Мы слушаем всю музыку, от сотворения мира! Например, индийскую рагу, японское гагаку, яванский гамелан. Китайскую музыку. Вообще — все древнее. Русскую народную музыку, по-моему, уже совершенно погибшую. Знаменные распевы, плачи, причитания! Жестокие романсы. Глинку, Даргомыжского, Чайковского, Шумана, Шуберта. Палестрину. Ну, весь словарь музыкальный возьмите — мы всё и слушаем.
…………………………………………………………..
Одним из самых знаменитых сочинений Тищенко стал балет «Ярославна». Композитор излагает историю его создания:
— Возник замысел так. Пришел ко мне Олег Виноградов и говорит: «Вы знаете „Князя Игоря“?» Я отвечаю: «Я не только „Князя Игоря“ знаю, я знаю подлинник, „Слово о полку Игореве“». — «Ну так представьте себе такой балет: выходят витязи, идут драться с половцами. Выходят жены, обнимают своих мужей, прощаются перед походом».
Я говорю: «Очень хорошо. Я согласен. Только все будет иначе. Назовем это не „Князь Игорь“». — «А как?» Я говорю: «„Затмение“. Потому что это — самое главное». Я ведь, когда ждал Виноградова, готовился. Я прочел подлинник.
И понял, что никакая это не эпопея, не героическая драма, а самая настоящая трагедия! Трагедия целого народа! Я говорю: «Будем делать все наоборот. Игорь у нас никакой не герой, а самый настоящий преступник, сначала у нас — драки князей, „трупья себе деляче“ и „то мое, а се — мое же“. Хорошенькие герои! Бородин воспел их как русских людей! Бандиты все! Бандиты! Рвачи! И вот Игорь — тоже выскочка, оторвался со своим отрядом и пошел, попался разведочный полк половцев, и они его легко разбили, так мало того, они стали еще и мосты мостить епанчами, чего там, и тискать девок половецких. Мародеры! Мародеры! И когда они пошли дальше... Да, сначала их затмение предупредило, что не нужно идти, худо будет: „Худо будет!“ А они пошли дальше, потом вторая битва, в которой все полегли, кроме Игоря». Я говорю: «Что это? Героизм? Русский народ — герой всего чего угодно?» И он послушался меня. Небывалое дело!
…………………………………………………………..
— Я когда с исполнителями своей вокальной музыки работаю, всегда говорю: «Утрируйте согласные! Р, Ш, С, — все эти рычащие, шипящие, свистящие! Примеры превосходных певцов есть. Гений артикуляции — Фишер-Дискау. У нас — Сергей Николаевич Шапошников.
…………………………………………………………..
— Может ли дилетант быть композитором?
— Ну конечно! Ведь было целое поколение — они так и называются: «композиторы-дилетанты» — Алябьев, Варламов, Гурилев. Хотя я бы не сказал, что они дилетанты. Они ведь создали свой мир, как романтики — Лист, Шопен...
…………………………………………………………..
— А вы вообще не любите Листа и Шопена?
— Листа когда-то очень любил, теперь — не очень. Шопена внезапно полюбил только сейчас. Из романтиков — Скрябина не люблю. Дмитрий Дмитриевич его ненавидел, говорил: «Он разбирается в оркестровке как свинья в апельсине!» Именно так, в единственном числе: в апельсине.
…………………………………………………………..
— Расскажите о своих любимых поэтах, о встречах с Бродским.
— Вы знаете, вкусы Бродского в музыке были довольно обычными. Помню, поставил я ему Симфонию-концерт для виолончели с оркестром Прокофьева, а он в ответ так презрительно: «Не думаю, что Господь Бог писал так сложно!» Ах ты Боже мой! Знал он, как бы писал Господь Бог! А так он любил всю эту подделку под музыкальное барокко — всех этих несуществующих и не существовавших никогда псевдобарочных композиторов: Альбинони, Каччини! Вы знаете, что Адажио Альбинони на самом деле написал такой музыковед по имени Джадзотто в 1946 году, так же, как и Ave Maria Каччини. Ну, в общем, та же история из разряда мистификаций, что и с Двадцать первой симфонией Овсянико-Куликовского...
…………………………………………………………..
— Не думаете ли вы, что нужно заменить систему обозначений с итальянских терминов на русские?
— Нет. Итальянский — это международный музыкальный язык. Я не думаю, что его нужно изменять. Он хорош своим надбытовизмом. Ведь в Италии как: две торговки ссорятся, а их полицейский разнимает — allargando, tranquillo! Вот там имело бы смысл, может, вводить русские термины (шучу).
…………………………………………………………..
— Вы придумывали когда-нибудь новые термины? Что означает robusta?
— Да, этот термин я придумал сам! Жестко, грубо! У меня так сочинение называется — “Sinfonia robusta”. Синфония — так во времена Монтеверди называли небольшую инструментальную пьесу, так что в буквальном переводе: «жестковатая симфонийка».